и изображал нераскаянного, Кабуз сказал: «Я делал это ради матери, она очень в меня верит».)

Шарф и Зик, перекинувший через руку свою щегольскую спортивную куртку, стояли на Домштрассе между двумя грудами щебня. Они снова и снова перечитывали сообщение о штутгартском взрыве. Шарф рассказал приятелю о свиданиях с Кабузом и Блюмом и спросил:

— Кто же из них в конце концов прав?

— Ясно кто. Блюм не все тебе сказал. Наверно, не счел нужным. А Кабуз, видать, не только говорит, но и действует.

Шарф спрятал газету в карман.

— Истина, очевидно, где-то посередине, — заявил он. — Но только факт, что Кабуза я недооценил. То, что он сделал, — вещь нешуточная. Это всех нас подстегнет и расшевелит.

— А почему бы и нам не последовать их примеру? — спросил Зик, у которого один глаз затек и посинел от недавней взбучки. — Ручные гранаты — это тебе не песок, с ними дело просто. Швырнем их в окошко и дадим тягу! Нашими двумя гранатами мы не только печатную машину, а весь их цех разнесем, с наборщиками вместе. Пусть печатают свою паршивую газетку на том свете.

— Все это очень мило, — сказал Шарф. — Но пока мы не выясним, кто предатель, и не разделаемся с ним, нам ни о чем таком и думать нельзя, мы только себя угробим. Как бы найти мерзавца! Ну кто бы это мог быть? Как ты думаешь?

Зик надел куртку и бросил небрежно:

— Кабы я знал, о нем можно было бы уже не беспокоиться.

Они вышли на набережную возле самого моста, где у них было назначено свидание. На каменном парапете сидели двое: Петр и один парень из гитлеровской молодежи. Тот держал за шею убитого гуся, вытянув руку далеко вперед, словно собираясь зашвырнуть его в воду. Гуся будто бы дала ему слабоумная дочь трактирщика.

— Не за деньги, конечно, — верно, Оскар? — подмигнул он коренастому малому, стоявшему у них за спиной.

Оскар, явившийся сюда на свидание с Шарфом и Зиком, брезгливо поморщился.

— Ну и свинскими же делами ты занимаешься, как я погляжу.

В противоположность другим членам отряда, которые после окончания войны предпочитали слоняться и бить баклуши в ожидании «великого дня»,

Оскар взялся за ум. Сын офицерской вдовы, он снова стал учиться, готовясь стать врачом.

— Свинскими? Вздор! Она от них в восторге. — Увидев подходивших Шарфа и Зика, он завертел гусем в воздухе наподобие лассо и сказал:- Попробовать разве загнать его в «Золотом якоре»? — и ушел.

Приятели подсели на парапет к Петру и Оскару. Стемнело. У их ног покачивался рыбацкий челн. Зик восторженно заговорил о штутгартском покушении. Шарф принялся расписывать Оскару все, что слышал от Кабуза о всемирном заговоре и блоке против России, упомянул также о надеждах, которые питает Блюм насчет нового курса в мировой политике. Кабуз, возможно, и подзагнул.

— Пройдет еще немало времени, прежде чем Германия сможет диктовать миру свои условия, — прибавил от себя Шарф. — Но мы уже на верном пути, дело ясное.

Оскар молчал. Петр время от времени швырял камешки в воду. На него не обращали внимания. Никто в отряде не принимал его всерьез. У него была одна только обязанность: вербовать в отряд мальчиков своего возраста.

Зик потряс в воздухе кулаком.

— В каждом городе должны рваться бомбы, — заявил он. — Надо, чтоб эти кровососы-американцы, жиреющие за наш счет, наложили в штаны со страху и убрались к себе в Америку. Мы бомбами вызволим Германию! Следующая бомба взорвется в Вюрцбурге.

Оскар сказал, словно отвечая на собственные мысли:

— Лучше построить новый дом, чем еще один взорвать на воздух.

Такого замечания не позволял себе еще ни один из членов отряда.

Оба вожака мгновенно повернули головы к Оскару и навострили уши. А тот продолжал:

— Бомбами, диверсиями и травлей евреев мы Германии не поможем.

— А чем же мы ей поможем?

— Не знаю. Да и что вообще мы с вами знаем! Мальчишками нас завербовали в гитлеровскую молодежь. Где уж нам было научиться думать самостоятельно. Но что Германию не поставишь на ноги теми средствами, которые привели ее к краху, это даже я понимаю.

— А если б мы выиграли войну? Ведь это же могло случиться.

— Если хочешь знать, по-моему, было бы еще хуже. За последнее время я много чего передумал. Взять хотя бы, что мы убили шесть миллионов человек только оттого, что они евреи, а в России уничтожили девять миллионов гражданского населения! Мне-то вы не скажете, что это газетные утки. Я дважды был в России и столько же раз в Польше. Был и в Аушвице. Я сопровождал поезд, на котором Руфь Фрейденгейм увезли в Аушвиц. Я собственными глазами видел эти печи…

— Нашел чем удивить! — отрезал Шарф. — Но скажи, зачем же ты с такими взглядами остаешься в наших рядах?

— Я давно собирался поговорить с вами начистоту. Хотел только сначала сам себе отдать отчет насчет того, что нужно делать.

Зик спросил, впиваясь в него глазами:

— И давно у тебя такие настроения? Как ты, например, отнесся к тому, что мы собирались спалить сторожку, где живет эта жидовская шлюха?

Петр уронил камешек в воду, между тем как Оскар ответил убежденно:

— Да, я был против.

— Ты был против? Значит, ты был против и нашей затеи с типографией?

— Да, я и тогда был против.

— Однако ты ни словом не заикнулся, во всяком случае нам.

Шарф потихоньку сжал локоть Зику и дружески похлопал Оскара по плечу.

— То, что ты говоришь, будто этими средствами Германию не поставить на ноги, очень меня интересует. Нам надо серьезно потолковать. Кто знает, может, ты и прав.

Оскар вытащил из кармана номер социалистической газеты со статьей о штутгартском покушении, написанной отцом ученика Иоанна.

— По-моему, здесь очень верно сказано насчет этой безумной штутгартской истории. Примерно то же, что и я думаю.

Зик, сидевший с краю, рядом с Шарфом, шепнул ему на ухо:

— Он плавает, как топор.

— Но они пишут не только о покушении. Это для них лишь предлог: они хотят доказать, что спасение Германии в социализме. Может, они и правы. Я в этом не шибко разбираюсь.

— Что ж, все это интересно. И поговорить надо как следует, — заявил Шарф. — Знаете что? Едемте кататься. У меня с собой электрический фонарик. Ты прочтешь нам статью, и мы все обсудим. На реке нам никто не помешает. Даже если мы вцепимся друг другу в волосы, и то нас никто не услышит.

Петр встал:

— Ну, я пошел.

— Запомни хорошенько, — строго сказал ему Шарф. — То,